Повседневная жизнь советской богемы от Лили Брик до Галины Брежневой - Александр Анатольевич Васькин

Пушкин назвал «играми Аполлона», составляло содержательную часть собраний лучшей части общества, принадлежавшей к высшей знати государства.

Казалось бы, отмена сословных ограничений большевиками в 1917 году должна была похоронить и саму идею салонного досуга, ибо обобществление всего и вся как-то не подразумевало существования салонов как места встречи избранного круга людей. Победивший пролетариат, расселенный по подвалам и коммуналкам, культурно отдыхал опять же не в закрытых для чужого глаза домах, а на миру — в клубах и парках культуры, и не под руководством амбициозных светских дам, а под приглядом массовиков-затейников. Однако наркомы большевистского правительства как-то не горели желанием вместе с массами предаваться салонному общению, стараясь укрыться в национализированных комфортабельных квартирах. Пример подавал хорошо нам знакомый и морально неустойчивый Анатолий Васильевич Луначарский, которого так и тянуло запросто общаться с писателями и художниками в домашней обстановке.

В 1924 году Луначарский приискал себе новое скромное жилье в Денежном переулке — на пятом этаже, причем квартира была под номером 1 — что означало следующее: владельцы доходного дома (зажиточная до 1917 года семья Бройдо) предназначали этот двухуровневый семикомнатный пентхаус для себя лично. Выбор наркома очевиден — богема и должна жить на чердаке, в крайнем случае в мансарде. Интеллигентный большевик Луначарский решил особо не церемониться с прежними обитателями, коими оказались книжный фонд и коллектив библиотеки Неофилологического института Москвы. Библиотекой руководила Маргарита Рудомино, ставшая свидетельницей исторического визита. День этот запомнился на всю жизнь, а как иначе: вся страна скорбит по поводу кончины Ленина, которого только вчера похоронили, но, видно, товарищу Луначарскому было не до траура: «На следующий день после похорон Ленина, совершенно неожиданно к нам в библиотеку пришел нарком просвещения А. В. Луначарский со свитой, которую возглавлял управляющий делами Наркомпроса Ю. Н. Ган. Луначарский, входя, не поздоровался, уходя, не попрощался со мной. Он осмотрел помещение библиотеки на 5-м этаже и в мансарде, оно ему понравилось, и он сказал Гану: “Хорошо. Я беру”. Повернулся и пошел из квартиры. Свита за ним. Когда я услышала слова: “Я беру”, то поняла, что нас будут выселять. У меня, конечно, страшно забилось сердце, я безумно испугалась».

Вот ведь интеллигенция слабонервная какая — сразу сердце забилось, и с чего, собственно? Ведь не в ЧК же увезли, а всего лишь помещение отобрали. Радоваться надо. Но, согласитесь, какой странный нарком просвещения — не поздоровался, даже «до свиданья» не сказал. Библиотеку, конечно, выселили. И здесь начались бесконечные собрания богемы, хозяйкой салона стала наркомша Наталья Розенель — одна из первых светских дам Москвы, претендовавшая на лавры Зинаиды Волконской.

Кто только не карабкался на пятый этаж, чтобы скоротать вечерок-другой в гостеприимном доме Луначарских — Борис Пастернак, Всеволод Мейерхольд, Николай Эрдман, Алексей Толстой, Владимир Маяковский, Михаил Кольцов, Уткин, Сельвинский, Вера Инбер, певцы Большого театра Иван Козловский и Александр Батурин с женой, арфисткой Верой Дуловой, артисты Малого — Александр Южин, Михаил Ленин, Юрий Юрьев, Евдокия Турчанинова, Варвара Массалитинова, Елена Гоголева, художники Петр Кончаловский, Игорь Грабарь, Георгий Якулов, Абрам Архипов, кинорежиссер Александр Довженко. Культурная среда разбавлялась политиками — приходили Раскольников, Антонов-Овсеенко, Литвинов, будущие маршалы Буденный и Егоров (до ареста, естественно).

«Трудно передать впечатления от вечеров, проведенных у Луначарских за время 1925–1933 годов. Припоминаю и семейные торжества, и традиционные новогодние вечера, литературные и музыкальные собрания, чтение новых пьес, выступления поэтов, желавших прежде всего ознакомить Анатолия Васильевича со своими новыми детищами», — тактично вспоминал соавтор Луначарского по переводам Александр Дейч, кстати, фигура странная — несмотря на близость к наркому, его не посадили. «Маяковский читал здесь поэму “Хорошо!”» — пишет Дейч. Маяковского было так много и везде, что какой адрес в Москве ни возьми, связанный с тем или иным известным именем, — он и там читал. Хотя другие поэты, к примеру Пастернак, не стремились читать так много и часто.

В Денежный приходили иностранцы — приезжавшие из-за рубежа актеры, писатели и вообще какие-то непонятные личности вроде Воланда. Порой Луначарский не мог понять — кто перед ним находится, спрашивая жену: «А это кто?» В ответ Розенель пожимала плечами — мало ли кого опять занесло в гостеприимную квартиру наркома! А квартира, надо сказать, была необычно спроектирована, центром ее служила обширная двухэтажная гостиная с камином и роялем, а также с галереей-библиотекой. На стенах — картины. Огромная столовая вмещала порядка сорока человек гостей. Для более камерных встреч предназначалась малая гостиная. В кабинете наркома — письменный стол, заваленный книгами и бумагами. Здесь же кремлевская «вертушка». Салонная жизнь в квартире Луначарского била ключом и после того, как Анатолий Васильевич перестал быть наркомом в 1929 году.

Пока муж — большой чиновник — на работе, его жена принимает гостей. Еще один салон возник благодаря Галине Серебряковой, супруге наркома финансов Григория Сокольникова (до него она была замужем за замнаркома Леонидом Серебряковым). Уроженка Киева Серебрякова происходила из семьи революционеров, в партию вступила чуть ли не в 15 лет, еще в девичестве; как могла, приближала «наш последний и решительный бой». После 1917 года часто выезжала за границу. От природы Серебрякова обладала хорошим голосом, в 1920-е годы ее даже звали в Большой театр, хотя училась она на медицинском факультете МГУ, занималась журналистикой, книги писала в основном на революционные темы: «Женщины эпохи французской революции», «Юность Маркса» и т. п.

Серебрякова жила в номенклатурном доме в Романовом переулке — в советское время переименованном в улицу Грановского. Ее соседями были первые советские маршалы и члены политбюро, которых она часто приглашала на огонек, а также артисты московских театров, музыканты, художники. Кто только не бывал в ее квартире «и сколь необычные часы поэзии, музыки, политических споров проходили в столовой и узеньком кабинете», — вспоминала Серебрякова. В гости приходили Бухарин, Енукидзе, Орджоникидзе, Тухачевский, Фрунзе, странным образом скончавшийся в 1925 году в больнице, Пильняк (описавший его смерть на свой лад), Пастернак (одноклассник Сокольникова по гимназии), Бабель и многие другие. Устраивались вечера, говорили о театральных премьерах, литературных новинках. Но приходили гости и малоизвестные, например молодой Дмитрий Шостакович. В 1924 году он имел очень серьезное намерение переехать в Москву. Композитор буквально всеми силами стремился в столицу, в его письме от 29 февраля 1924 года Льву Оборину — близкому другу и будущему выдающемуся музыканту — читаем: «Если будут лишние деньги, возьму 5 червонцев и приеду в Москву. Один червонец в Москву, другой — назад в Питер, а три остальных на театры, концерты и выпивки. Эх, хорошо было бы».

У Серебряковой Шостакович бывал часто, благодаря ей познакомился с Михаилом Тухачевским, развлекавшим завсегдатаев салона игрой на скрипке. В письме Болеславу Яворскому от 8 апреля 1925 года он писал: «В Москве живет один очень известный человек. Он занимает высокий пост, он имеет свой автомобиль, но,